Не могу рассказать....
-Эй, ну как там все прошло?- не оставал друг, теребя меня за рукав.
-Да как обычно,- пожимал плечами я, не желая распространяться.
-Да не может такого быть! Она ведь чокнутая! Повернутая на своих граффити, постоянно таскает с собой литры краски в баллончиках, кисточки эти дурацкие!
Я снова пожимал плечами. Не рассказывать же ему о том, как на её губах расцвела улыбка, когда она заметила мой школьный пиджак в толпе, или как она рассмеялась и прошептала: "Щекотно", когда я, целуя её в шею, случайно задел её щеку волосами, или как она рассказывала о шутках её тети насчет запаха краски в комнате.
Я не мог рассказать другу о том, что этот токсичный запах теперь был для меня родным. Потому что это был её запах, он въелся ей под кожу, он был неразделим с ней. А ещё я никогда не смогу объяснить ему почему мне так нравятся её руки - узкие ладошки и тонкие пальцы, которые создавали шедевры. Да, на стенах, да, против закона, да, да, да.
А ещё я совсем недавно заметил, что на указательным пальце правой руки у неё небольшая впадинка от того, что она так часто нажимала на насадки баллончиков с краской. И мне начали нравиться её короткие волосы, стоящие ежиком на затылке, потому что они были очень мягкими и в них было приятно зарываться носом.
Я не мог даже примерно рассказать ему о наших с ней разговорах, о её чувстве юмора и умении говорить так, словно она считывает слова со страниц книги. И о том, как хорошо она заваривает чай, предварительно выставляя передо мной все пакетики и советуя выбирать чай, полагаясь на его запах.
И, уж конечно, я не хотел посвящать его в то, какая она на самом деле. Как приятно обнимать её, лежа на диване, как интересно наблюдать за её работой, как... как чудесно видеть человека, который живет, действительно живет. Он бы не понял, поэтому...
-И правда чокнутая...- отвечаю я, пытаясь сдержать улыбку.
